А одна моя соседка родила мертвую маленькую девочку. Она лежала ближе всех к окну, не ела, не вставала. Это сложно объяснить, но смотреть на нее было страшно. У нее поднялась температура, врачи думали, может быть, это заражение, но опасались, что нет. Ее увезли ночью, не знаю, чем кончилось дело. Может быть, она просто заболела, и выздоровела, и родила еще одного ребенка потом, или двоих.
Мне было ее очень жаль. И как я могла думать, что не полюблю тебя всем сердцем?
Как только я тебя увидела, как только прижала к себе, я сразу же и бесповоротно поняла, что ты – идеален, что ничего еще на свете не было лучшего, чем ты. Я еще не знала, что ты вырастешь умненьким, и красивым, и добрым, но я тебя уже любила.
Глаза у тебя, когда ты родился, были совсем синие, только потом они позеленели, к двум годам. А тогда – синие. Такого оттенка я, кажется, и не видела никогда. Я смотрела на тебя и знала, что кто бы за мной ни приехал и как бы я потом ни жила, у меня всегда будешь ты.
Тогда я и поняла, что твой папа меня не любил. Но он оставил мне нечто куда более важное – тебя. И все случилось совершенно не зря.
Я тебе этого никогда не говорила. Не знаю, зачем сейчас говорю и решусь ли отправить это письмо. Ты для многого еще не был достаточно взрослым. Да и я, если честно, для многого достаточно взрослой не была.
Твой папа, может быть, никогда меня не любил, но, Арлен, он полюбит тебя, если вы встретитесь. За то, что ты умный, и смелый, и особенный.
Может быть, весь смысл моей жизни и состоял в том, чтобы дать жизнь тебе? И поэтому все повернулось так, как нужно.
Мне кажется, я почти ничего не помню из тех первых месяцев с тобой, кроме огромной любви. Я так уставала, что валилась с ног. Я думала, я умру. Но я тебя любила каждую секунду. Я тебя никогда не переставала любить.
Даже когда мне не хотелось жить, я думала о том, что в этом мире есть ты и ты ни в чем не виноват. Понимаешь меня, Арлен, ни в чем не виноват. И что я должна быть с тобой, и не могу тебя бросить.
Я не вспомнила уже, почему тебя не хотела. Я и сейчас с трудом об этом думаю, и становится так страшно. Вдруг бы у меня не было тебя?
Я выбрала тебе самое красивое имя. У меня было три варианта, исторические. Владлен, Марлен и Арлен. Владлен, я подумала, несчастливое. Не знаю, почему я так подумала. Марленом звали мальчика, в которого я была влюблена впервые, и я решила, что так неправильно. А Арлен – такое имя сразу тебе подошло. Оно звучное и сильное. И очень необычное. Никто такого не носит из наших знакомых.
Это удивительное чувство – давать человеку имя, которое он будет носить всю жизнь. Ощущаешь такую огромную, страшную власть – наделять человека именем.
Какой ты был нежный и трогательный мальчик! Всегда нежный и трогательный, всегда такой добрый. Ты дарил мне всяческие вещички. Камушки, листики. Это все, что у тебя было, все, что ты имел, все, что было тебе дорого, и ты это отдавал мне. Первое твое слово было «на», потому что ты хотел всегда отдавать и ничего не хотел брать.
Я тебя учила, я с тобой разговаривала, я всегда с тобой говорила, как со взрослым, хоть и не рассказывала всего.
Когда я плакала, ты всегда меня жалел. Только ты всегда меня жалел.
А какой ты красивый ребенок, как картинка. Я еще девочкой мечтала о таком сыне, так я тебя себе и представляла: светленький, весь ясный. Но я знаю, что ты вырастешь и очень красивым мужчиной, у тебя надменный изгиб бровей, доставшийся тебе от отца, и крупный, красивый нос, все это сделает твое лицо мужественным, потом, когда ты повзрослеешь. Сейчас ты очень красивый мальчик, а станешь – очень красивым мужчиной.
Я это точно знаю!
Но как же ты любил зверей, ты помнишь? В пять лет ты притащил домой раненую крыску. Только подумай, крыску! Ты ее положил в коробку из-под моих зимних сапог, ты ее выхаживал, перекисью обрабатывал ей раны, поил молоком из пипетки. Я никак не могла тебя понять: это же крыса!
Мне они всегда, с самого детства, казались зверями отвратительными и грязными. А ты обращался с этой крысой, как с золотой.
Не знаю, почему я тогда разозлилась. Хотя нет, знаю все-таки. У меня для тебя была готова особенная судьба. Я знала уже, чего хочу. Когда я узнала о программе, тогда ее только анонсировали, я сразу решила тебя туда отдать. Чтобы ты увидел в жизни больше, чем я. Чтобы ты был не только для меня, а для всего мира. Я так тебя воспитывала, чтобы ты был особенным, чтобы твое рождение сделало счастливой не только меня.
Пусть у тебя нет отца и семья у нас не получилась, но зато ты самый особенный, ты – то, что я сделаю в этой жизни.
Оставался всего год до первичного отбора, и я боялась, что ты не готов. Я знала, ты должен будешь стать солдатом. Я тогда так на тебя разозлилась, помню, топнула рядом с тобой ногой, ты вздрогнул, посмотрел на меня, а потом улыбнулся. Ты никогда не знал, как меня бояться. Значит ли это, что я хорошая мать? Да нет, конечно.
Я сказала тебе, что крыса – это вредитель.
Ты сказал, что защищать слабого – привилегия сильного. Этот плакат я повесила в твоей комнате давно, это было первое, что ты прочитал, первое, что я объяснила тебе о мире.
Я сказала, что к вредителям это не относится. Вредителей следует безжалостно уничтожать.
Ты так расстроился, но я верила, что поступаю правильно. У нас ведь завелись крысы тогда в подвале, и никто так и не собрался их травить, а нужно было.
И я сделала самую страшную вещь в своей жизни.
Я сказала тебе пойти в подвал (под моим присмотром, конечно) и положить туда яд. Сказала, что если ты сделаешь так, то сможешь, конечно, оставить свою крысу.
Ты согласился, потому что покладистее тебя мальчика на всем белом свете нет. Мы спустились с тобой в подвал, и ты раскидал отравленную приманку. А ночью ты плакал навзрыд.
Через три дня твоя крыса умерла. Ты выбросил ее на помойку. Я спросила у тебя: почему, Арлен? А ты сказал, что это вредитель.
Ты это помнишь? Смутно, наверное. Я мало себя помню до первого класса.
Но вдруг тебе тогда было так больно и грустно, что и сейчас ты об этом думаешь? Я никогда не спрашивала. Я никогда даже не понимала. А ты был очень нежный ребенок. Всегда такой, как нужно мне. Сначала ласковый, всегда меня утешал. А потом, наоборот, я тебя все время настраивала, что тебе нужен характер. И в чем-то ты совсем другим стал, жестким, незнакомым, даже взгляд изменился.
Я перед тобой очень виновата за тот день. Тебе с этим теперь жить всю жизнь. Ты, может, даже и не помнишь, но с этим будешь жить.
Быть матерью или отцом – самое сложное в мире дело. Любую сказанную, любую сделанную мною вещь ты унесешь с собой.
А помнишь, мы ходили с тобой на кладбище к моим дедушке и бабушке? Я тебе рассказывала о могилах солдат, о том, что они должны были умереть, чтобы мы могли жить. О том, что все держится на них и нет ничего более чистого, чем принести себя в жертву.
Я сказала, что у солдата – счастливейшая из судеб.
Я сказала, что солдаты навсегда с нами, они живут в жизнях, которые проживаем мы.
Арлен, милый мой, ты очень красивый, и добрый, и умный. Я не хочу, чтобы ты умирал. Но лучше об этом молчать, лучше вымарать это место из письма. Или нет? Или лучше сказать, как есть?
Я не знаю. Я никогда еще не делала правильный выбор, кроме одного единственного раза, когда решила тебя оставить.
Ты ведь не оружие, не предмет, нельзя отдать тебя, чтобы наточили и использовали для убийства, а потом выбросили.
Я учила тебя всегда жить только для других, не думать о себе. А я сама думала о себе.
Всё! Хватит! Надо поставить точку! Хватит писать об этом, потому что, если еще хоть строчку напишу – расплачусь.
Не отправлю, не отправлю, не отправлю.
Даже не подпишу.
Запись 21: Быстрый ответ
Дорогая моя мама!
Получил твое странное письмо. Честно говоря, не знаю, что тебе ответить. Но я тебя люблю!
